Началось все с телевизора, точнее, с положения экрана. Экран был повернут в другую сторону, и она не видела, что там идет. Раньше ее это не беспокоило, ей довольно было видеть лица детей, отражающие происходящее на экране. Но теперь диван, где они обычно сидели, пустовал, в комнате стояла тишина, и ей захотелось чем-то занять себя, отвлечься. Захотелось общения. Рональд купил новый телевизор с плоским экраном и повесил его на стену. Экран у этого телевизора не поворачивался. И телевизор исчез из виду, как исчезли из виду дети.

Рональд обещал перевесить, чтобы ей было видно, но забыл. А еще гости. Теперь он приглашал гостей, не предупредив ее. Эти сборища проходили без ее участия. Незнакомые люди вертелись вокруг, женщины, не вызывающие доверия, в ее собственном доме, у нее под носом. Она наблюдала со своей полки, как внизу течет его жизнь, как будто ее нет в комнате или она посторонняя. За ее улыбкой крылась растерянность. Она пыталась вмешаться, присоединиться, но гости не слышали ее издалека, им надоедало задирать головы, чтобы посмотреть на нее, и повышать голос. Им было не до нее. Он забывал наполнить ей бокал, представить ее, подойти к ней. Он вообще словно забыл о ней.

А потом он сделал пристройку. Он работал целый месяц, а когда закончил, кухня вдруг переместилась к ним на задний двор, а заодно и все вечеринки с гостями. Гостиная, где стоял телевизор, бывшая раньше официальным центром их дома, теперь потеряла свою значительность и превратилась в маленькую уютную пещерку. А она дошла до точки.

– Рональд, – обратилась она к нему однажды в субботу вечером, когда он сидел на диване и смотрел невидимый для нее телевизор. Целый день она была одна, пока он пропадал на поле для гольфа.

В ответ он что-то пробормотал, не отрываясь от экрана.

– Здесь неудобно как-то, – с дрожью в голосе продолжала она, чувствуя тяжесть в груди. – Когда ты меня посадил сюда, ты хотел, чтобы все мною любовались, чтобы я была центром внимания, но теперь… теперь все происходит внизу, без меня. Мне так одиноко. – Но она не может произнести эти слова вслух, не может их выговорить. Даже подумать об этом ей жутко. Ей нравится ее полка, такая удобная, это ее место, она всегда там сидела, там ей и следует оставаться. Он избавил ее от всех забот и тревог. Позаботился обо всем, ради нее.

– Дать тебе другую подушку? – спрашивает Рональд, потом берет одну с дивана и швыряет ей.

Она рассматривает подушку у себя в руках с тяжело и болезненно стучащим внутри сердцем. Рональд в удивлении встает.

– Я куплю тебе новую, побольше, – говорит он, приглушая звук телевизора.

– Мне не нужна новая, – тихо возражает она, не веря собственным ушам – она ведь любит такие вещи. Он либо не слышит, либо не хочет слышать.

– Скоро вернусь, пока.

Она в шоке смотрит, как закрывается за ним дверь, слушает урчание мотора. Это началось давно, много лет назад, но доходит до нее только сейчас. Настал наконец момент истины. Припоминая разом все тревожные звоночки, она едва не падает с полки. Рональд поместил ее сюда, свою любимую, обожаемую женщину, о которой хотел заботиться напоказ, а теперь, когда все ее увидели, выразили восхищение, поздравили его с его победой, теперь она ему не интересна. Она теперь нечто вроде мебели. Украшает полку, как и прочие его трофеи. Эту победу давно отпраздновали. Она уж и не помнит, когда он в последний раз смахивал с нее пыль. А когда снимал ее отсюда? Она занимает полку в качестве продолжения самого Рональда, но что она без него?

Она долго сидит, оцепенев. И как она раньше об этом не задумывалась? Надо подвигаться, размять мышцы. Ей нужно место для роста. Не стоит обвинять Рональда в том, что произошло, она сама когда-то взобралась на эту полку, движимая эгоизмом. Она жаждала внимания, ей хотелось, чтобы ее хвалили, восторгались ею и завидовали. Ей нравилось, что она новая, единственная, боготворимая. Что она принадлежит ему. Ну и дура же она была! Нет, не потому, что это зазорно, а потому, что ей не хотелось большего.

От потрясения она роняет мягкую подушку, которую сжимала в руках. Подушка падает на плюшевый ковер с мягким шлепком – пуф! Она долго сидит и таращится на подушку, выпавшую из рук, пока ее не настигает очередное прозрение.

Она ведь может уйти отсюда, спуститься вниз! Признаться, она всегда могла это сделать, но ей казалось, что тут ее место, что ей суждено сидеть здесь. Никто не бросает свое место, иначе можно потерять его. Какой ужас! Она начинает учащенно дышать, заглатывает пыль, хрипит и кашляет.

Но нет, она здесь не для того, чтобы собирать пыль. Она осторожно начинает спускаться. Ставит одну ногу на спинку кресла, где, бывало, сиживал Рональд, держа ее ноги в своих руках. Она тянется к стене, ища опоры, и пальцы ее цепляют сушеную форель. Нога в гладком чулке скользит по ручке кресла, и она непроизвольно хватает рыбину, срывая ее со стены, поскольку форель, как оказалось, держится на одном гвозде. Какое легкомыслие! Ее мужу следовало надежнее укрепить столь ценный трофей. Эта мысль вызывает у нее улыбку. Итак, она падает в кресло, а сорванная с гвоздя форель крушит стеклянный шкафчик внизу, где выставлены спортивные награды, и тот с грохотом и звоном обрушивается на пол. Затем наступает тишина.

Она нервно хихикает.

Потом осторожно, медленно, опускает ноги вниз и встает, хрустя затекшими суставами, на ковер, который она так долго рассматривала сверху, такой знакомый на вид и незнакомый на ощупь. Она шевелит пальцами в мягком ворсе, топчет толстый плюш, точно хочет укорениться среди этих новых для себя ощущений. Она оглядывает комнату, которая кажется ей совершенно чужой при взгляде с другой точки, и понимает, что для начала необходимо здесь кое-что изменить.

Вернувшись из паба, Рональд застает ее за работой. На полу, среди осколков стекла, валяются его спортивные трофеи. Бурая форель таращит из кучи мусора мертвый глаз.

– Там такая пылища, – тяжко переводя дух, объясняет она и снова с размаху бьет клюшкой для гольфа по деревянной полке.

Полка трещит. Она пригибается, он в страхе приседает на корточки, прячась от разлетающихся во все стороны щепок.

Видя его испуганное лицо, прижатые к голове руки, она не может удержаться от смеха.

– Знаешь, у моей матери в гардеробе была куча шикарных сумочек, и для каждой чехол, предохраняющий от пыли – так она над ними тряслась. Ей было жаль носить свои сумки просто так, она все ждала особого случая. Так и не дождалась до самой смерти. Все выходы в свет были для нее недостаточно особые. Она, бывало, пеняла мне, что я не ценю вещи. И будь она сейчас здесь, я бы сказала ей, что она была неправа. Запасать – не значит ценить. Вещи нужно использовать, реализуя их ценность, а не держать взаперти.

Рональд молча открывает и закрывает рот, точно сушеная форель, что лежит на полу среди обломков.

– Итак, – объявляет она, снова ударяя клюшкой в стену, – я остаюсь здесь!

Вот и весь рассказ.

3

Женщина, у которой выросли крылья

Врач сказал, что это гормональное, как волоски, что порой появляются у нее на подбородке после рождения детей. Дело в том, что с некоторых пор ее позвоночник стал походить на ствол дерева, потому что позвонки в одном месте увеличились и торчат из спины под натянувшейся кожей точно ветви. Врач посылал ее на рентген и исследование плотности костной ткани, пугая остеопорозом, но она отказалась. Она не чувствует болезненной слабости, наоборот – в ее теле пребывает сила, крепнут спина и плечи. Когда они одни, мужу нравится водить пальцем по ее спине, щупая выпирающие кости. Она раздевается догола и рассматривает себя в зеркале. Со стороны кажется, что у нее растет горб, и, когда бы не распирающая тело неведомая мощь и не просторный хиджаб, что надежно скрывает загадочный вырост на ее плечах, впору было бы испугаться и носу не казать за порог.

Они недавно в этой чужой стране. Возле школы мамаши всегда исподтишка рассматривают ее, пока они с детьми проходят мимо, хотя и пытаются скрывать свое любопытство. Эти ежедневные проходы сквозь толпу для нее настоящее испытание. При виде школьных ворот она невольно стискивает руки детей и прибавляет шагу. Она идет не дыша, почти бежит, опустив голову и пряча глаза. Изредка ей в спину отпустят комментарий, но люди в этом гостеприимном городе гордятся своей вежливостью и образованностью, истинное их отношение понятно из ощущения, которое витает в воздухе. Не обязательно говорить, чтобы запугать. Она выживает среди многозначительного молчания, кожей чувствуя косые взгляды, а город, между тем, проводит скрытую работу, готовит новые правила и ограничения для чужаков вроде нее, которые и выглядят не так и ведут себя иначе, чем принято здесь. А эти добротные школьные ворота – они защищают детей. Матери похожи на мощный пчелиный рой, зорко охраняющий малышей. Если бы они знали, как много у них с ней общего.